– Г-н Бердников, вопреки прогнозам, в Европарламенте в итоге укрепились зеленые, либералы и националисты. Как можно объяснить такой выбор?
– Я думаю, что это объясняется своеобразным "маятником", который вечно качается туда-сюда. Двухпартийная система во многих странах уже не работает. Причем, отмечу, что есть изменения: если больше левых взглядов, то наблюдается тенденция к радикализации левых взглядов. Потом, если какие-то обещания левых не выполняются, происходит радикализация на правом фланге.
Может быть, "зеленые" как такое радикально-левое крыло выиграло. Возможно, люди просто разочаровались в традиционной политике, они ищут радикальные силы, которые представили более демократическую модель. "Зеленые" часто с этой моделью заигрывали, и необязательно это было связано с "зеленой" проблематикой. Это могло быть связано с тем, что они использовали более интересные для той же молодежи или для среднего поколения формы общения с избирателями.
Допустим, как движение "Пяти звезд" в Италии, входящее в коалицию [Маттео] Сальвини. Они как раз собирали очки, разбивая стандартную итальянскую систему, оживив уличную демократию, когда начали ездить и собирать кучу народа. Причем это не ново, это возрождение того, что давно забыли. Ведь долгое время Европа функционировала так: политика ушла, были серые демократы, которые между собой делили корпоративные интересы, средние классы существовали в вопросах пособий, но всех перестала интересовать так называемая уличная политика.
– С чем связаны текущие изменения?
– Сегодня Европа переживает кризис: средний класс разрушается, молодежь практически вся работает по проектам, по фрилансу, что становится доминирующей формой занятости во многих европейских странах. Например, в Латвии люди все больше занимаются подобным. Стабильности больше нет, люди стали экспериментировать.
Люди прежде всего голосуют за свое стабильное завтра. И политики – более левого толка, более правого толка – стараются говорить понятным языком, обещая реформировать систему [труда], вернуть рабочие места. Соответственно, люди на это идут. Ведь массовое волнение – боязнь нестабильности завтрашнего дня.
Факт в том, что в Европе стали люди больше экспериментировать. Об отмирании двухпартийной системы уже давно говорят. Например, в Испании уже четыре стабильно партии, а не две. Во многих других странах то же самое.
Тут я думаю, что все-таки тенденцию единую ухватить трудно, поскольку она скоро должна меняться. Ведь сегодня время экспериментов, которые идут именно из-за неудовлетворенности существующей жизнью. Будет стабильность – будет меньше экспериментов. От того, что там усилился левый или правый фланг, нельзя сказать, что это будет сильной тенденцией.
Просто факт в том, что люди стали бросаться в крайности. И это понятно, почему. Граждане перестали голосовать, например, за тех же социал-демократов. Потому что не видят различий от консервативной партии, республиканской.
– Европейская народная партия потеряла 41 мандат, поэтому прогнозируют, что коалицию будут создавать либералы вместе с "зелеными". На ваш взгляд, в чем будет принципиальная разница между Европой либералов и "зеленых" и Европой в том виде, в котором она есть сейчас?
– Я не думаю, что в экономике что-то существенно изменится. Недовольство будет продолжаться. Люди голосовали из протестных соображений, не особо отличая, что и эти партии ничего не изменят. На политическом уровне есть устоявшиеся крупные партии, и им пока что не приходится ожидать альтернативы.
Экономическую альтернативу предлагают ультраправые, но против них работает вся система СМИ. Неизвестно, насколько правые делают это осознанно. Скорее, из соображений собрать голоса.
Европа в таком положении находится, что ситуацию повернуть довольно трудно: слишком много власти у крупных корпораций, как бы это ни звучало конспирологически. Но это факт – соцпакет съеживался, интересы крупного бизнеса продвигались по всему Евросоюзу, профсоюзные движения ослаблялись. Трудно представить, как это можно вернуть назад.
Левые точно потеряли связь с народом, особенно, если мы говорим об устоявшихся социал-демократических партиях. Они действительно были прогрессивной силой. Возьмем первую половину ХХ века или даже 50-е – 70-е, до времени Тэтчер-Рэйгана. Они действительно держали посредством своих связей с профсоюзами крупный бизнес в ежовых рукавицах.
Действительно, сокращения, урезания социальных благ – это было всегда чревато стачками. Вся Европа на этом строилась: один без другого не может, и если он хочет избежать социального напряжения, надо договариваться. Потом это все разрушилось, бизнес накручивал, что хотел. Сейчас бизнес настолько влиятелен, что просто не сдаст свои позиции. Нужны какие-то новые движения мощные, которые очень трудно организовать.
Люди объединены через соцсети, а реальной мобилизации на улицах нет. Их трудно проводить. Хотя где пытаются – там получается.
– Например?
– "Движение пяти звезд". Сальвини ездил по городам Италии, везде были огромные толпы.
Европа забыла, что так можно делать. Но все равно эта дорога очень трудная. Много уже разучились делать. Социальные контакты разрушены. Раньше мобилизация часто по месту работы происходила. Решило предприятие бастовать – люди друг друга поддерживали, мол, "всех не уволят". Сейчас солидарности нет. Время face-to-face мобилизации окончено.
– В Европарламенте ожидаемо укрепились националисты и им абсолютно противоположные либералы. Собралось множество партий, которые ранее не были представлены в ЕП. Теперь они собираются создавать свои объединения. Сможет ли Европарламент функционировать как единый организм в таком пестром составе?
– Труднее будет принимать решения. Но не могу сказать, что от того, что раньше шло как по маслу принятие решений, Европа лучше развивалась. Неизвестно, что лучше. Может, хаос внутри заставит больше задумываться, что происходит.
О простом человеке все забыли. Левые так точно. Они ушли сегодня в университетские аудитории и придумывают конструкции-деконструкции. А простому человеку нужно зарабатывать в условиях роботизации и автоматизации, что выталкивает человека из рынка. Об этом никто не говорит, кроме правых. А ведь всегда считалось, что именно они менее чуткие к нуждам простого человека, нежели ультралевые. Сегодня ситуация изменилась. Возможно, правые поняли, что ниша не занята.
Но правые – тоже не панацея. Думаю, пора политических экспериментов будет продолжаться. Возможно, и в будущем Европарламент будет становиться все более пестрым. Это не только касается Европарламента, но и вообще всех парламентов, национальных в том числе.
– Если Европарламент будет становиться более пестрым, депутатам будет труднее договариваться. Тогда, на ваш взгляд, внешнеполитические вопросы – отношений с Россией, США – уйдут на второй план?
– Зависит от расклада… Смотря какие там силы будут.
Если говорить конкретно о России, "зеленые", например, явно придерживаются мейнстримовской политики. Сегодня больше к диалогу между Россией и Западом призывают ультраправые. Опять же, считаю, они это делают в своих политических интересах – им надо найти альтернативу Вашингтону. Предпосылки для европейского патриотизма есть, но глобально Европа тяготеет и к какому-то направлению вовне тоже.
Для многих правых главное недовольство – влияние американцев. Россия их особо не заботила. Сейчас эта тенденция так выражается: если быть с кем-то, то лучше уж с Россией. Неизвестно, насколько они в этом честны. Возможно, тоже играет роль внутриполитическая ситуация.
Если говорить об этом созыве Европарламента, я не думаю, что у него будут заметны изменения в отношении России. Плюс, Европарламент – не та структура, которая является определяющей. Да, парламент может издавать манифесты на те или иные ситуации, критиковать и призывать, но пока что Европарламент не обладает той силой, которой обладает Еврокомиссия.
– В последнее время говорят много о том, что Европарламент необходимо наделить большей властью.
– Да. Но пока это еще фиктивный орган. Однако многие, беря во внимание дефицит демократии в Европе, считают, что Европарламент слишком далеко от них, структуры Евросоюза в целом далеко от них.
Хотя логично Европарламенту, как выбранному органу Евросоюза, дать больше власти. Самые влиятельные организации, которые воздействуют на каждого жителя Европа ежедневно, не избираются. Они не являются избранными, они являются структурами назначенных бюрократов.
Это касается не только даже структур Евросоюза, но даже МВФ. Но эти структуры играют огромную роль в развитии экономики, в продвижении того вида глобализации, который мы имеем – частные конторы. Кроме того, эти структуры гораздо более влиятельны, чем некоторые государство. По крайней мере, небольшие, уж точно.
В этом смысле нет никакой демократии. Мне кажется, что народ этим недоволен, но он разучился мобилизоваться. Нет того лидера, который будет способен мобилизовать граждан. Люди в основной массе занялись индивидуальными тактиками выживания. Это сейчас цель не систему поменять, а найти какой-нибудь контракт на три-четыре месяца и протянуть еще.
Раньше граждане другими категориями мыслили. Даже когда жили хуже, чем сейчас. Пока, мне кажется, Европа еще не до конца понимает, что происходит, а самый большой вызов – как раз уничтожение стабильной системы рабочих мест, который волнует каждого. Ни мигранты, ни ЛГБТ. Это все второстепенные идеи, которые просто накладываются.
Есть такое понятие "теория постоянного кризиса". Если раньше чрезвычайная ситуация была редким исключением, то сегодня все говорят о том, что кризис стал нормой, это своеобразная стабильность. И мы постоянно находимся в чрезвычайных ситуациях.